Поэзия Блока - Страница 4

Славянофильский лик Музы разоблачен в Блоке Блоком: не София он, не Россия, а древняя, темная Русь, т. е. сонное марево:

Что же маячишь ты, сонное марево?

Вместо сонного марева видит он другой лик России:

Там чернеют фабричные трубы;
Там заводские стонут гудки.

Лик Кривичской красавицы разбоен для Блока, и он восклицает:

Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу.

Эта разбойная Русь, где

Чудь начудила да Меря намерила
Гатей, дорог да столбов верстовых,

должна трагически просветиться, очиститься, чтобы групповое, стихийное, древнее в ней начало возвысилось до соединения с Небом (вне-национальным) и стало Душою России, огромной России, в которой мы ныне живем. И Блок верит, что отдание разбойной красы иному началу приведет к просветлению:

Не пропадешь, не сгинешь ты —

в этой вере в грядущее правая вера в Россию, соединенная с западнической критикой ее темных низин.

VII

Блок двояко трагичен в смешении России и Руси, в смешении личной страсти с служением родине. Осознание это ломает поэзию Блока; вместо России увидел он Мерю да Чудь; вместо Невесты – цыганку («А монисто бренчало, цыганка плясала и визжала заре о любви»); осознание это ужасно для Блока («Так вонзай же, мой ангел вчерашний, в сердце – острый французский каблук»); и трагедия трезвости вырывает признание:

И не ведаем сил мы своих,
И, как дети, играя с огнем,
Обжигаем себя и других.

Признание это чуждо славянофильству: славянофильство играет с огнем.

Молчите, проклятые книги.
Я вас не писал никогда! —

ставит Блок свою последнюю точку на «славянофильском» периоде; тем не менее он с Россией:

Наша русская дорога,
Наши русские туманы.
Наши шелесты в овсе.

Осознание темных страстей превращает разлив древних вод в замерзающее болото и в снежную маску, но тайный жар стихов Блока остался:

Их тайный жар тебе поможет жить.

В чем же жар, когда все замерзло для Блока: воздух, воды, земля? В огне неба, в Лукрециевых «пламенных стенах вселенной»: в сознании русского, что судьбой его родины должна быть судьба лишь небесная, не земная, языческая. Трагедия перенесения Лика России из прошлого в искомое будущее просветляет разбойное в нем начало, почти убивает:

Под насыпью во рву некошеном
Лежит и смотрит, как живая.

Не умерла она, судьба родины, судьба женщины русской (для Блока до сей поры родина олицетворяется с им любимым и женственным ликом):

Убралась она фатой из пыли
И ждала Иного Жениха.

Не царевича в парчовом кафтане она ожидает: Христа. «Царевич» – славянофильская тенденция Блока – мог ее только смять:

Ты сомнешь меня в полном цвету
Белогрудым, усталым конем.

Явление грядущего, искомого Лика встает перед Блоком теперь не из сусально-прекрасных пейзажей, а из зарева «страшных лет» русской жизни.

Но узнаю тебя, начало
Высоких и мятежных дней! —

пишет он за четыре года до наступления этих лет.

В нашей жизни по-новому разлились все начала стихии древней Руси: радение соединилось с татарством в образах темного, восточного бреда; а извне опрокинут на нас своей грозной стеной «запад» прусского милитаризма. Еще более сознаем неизбежность мы соединить в себе добрый запад (просвещение гуманизма) с «востоком Христа», чтобы мочь победить образы Ксеркса и Бисмарка, образы радеющего начала и прусского милитаризма; победа в самосознании нашем; но к трагедии русской действительности ближе всего Муза Блока; в трагедии отрезвления соединяемся с Блоком мы; здесь в трагедии этой, а не в романтике «культа Руси» он русский, воистину русский: единственно русский поэт среди всех модернистов; разбивая в нас образ сусальной России, рисует он нам другой вещий образ: победной России:

И когда наутро, тучей черной
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда.

VIII

Александр Блок – наиболее певучий поэт, осуществляющий музыку своих ритмов и красок, словесной инструментовки непредвзято, непроизвольно: аллитерации и ассонансы других модернистов все еще сидят на внутренней пульсации как-то внешне; и – отстают, как броня; расположение, сочетание блоковских слов непроизвольно сливаются с внутренним ритмом поэзии; чисто блоковские повторения слов, игра повторений – выражение ритма Музы, ищущего в повторениях все того же во многом единства многоразличия:

Такой прозрачной глубины
Не видно никогда,
Такой глубокой тишины
Не слышно никогда.

Или:

Так тоскуют они об одном,
Так летают они вечерком,
Так венчалась весна с колдуном.

(Повторение «так» здесь усилено параллелизмом глаголов). Богатейший ритм Блока естественно как-то пульсирует внутренней рифмой:

Запевающий сон, зацветающий цвет.
Исчезающий день, погасающий свет.

Многоразличие сон, цвет, день и свет соединяется внутренней рифмою в некое музыкально ощущаемое единство много-Различий. Неуловимое в четком слове осуществляет себя уловимо в напевности: внутренняя рифма могучее орудие поэзии Блока; еще более могучим орудием являются ассонансы ударных гласных; например: «бисер нижет, нити вяжет» (и-и-и), где кроме ассонансы на и есть еще звуковой параллелизм (би-ни-ни… и, ни-жет – вя-жет); и «И веют древними поверьями» (е-е-е); «жду я Прекрасной Дамы в сияньи красных лампад» (ааяаа); «еще пост и ходит кто-то» (ио-ио-о-о) «струйную» игру (у-у) и т. д.; интересны у Блока звуковые прогрессии и регрессии: «Я знаю: Ты здесь. Ты близко» (аеи); «Манили страстной дрожью звуки» (иаоу); иногда у Блока целые строфы образуют звуковые группы ассонансов; например: